Рассказ о выставке «Право переписки»

Автор: Антон Матвейчук
В статье использованы материалы с выставки.

Вот мне и удалось посетить выставку «Право переписки», организованную обществом «Мемориал». На выставке представлены записки и письма политических заключённых советских концлагерей 20 — 80-х годов из собрания архива общества.

Эти материалы дают документальное представление о режиме переписки, малоизвестной стороне репрессивной системы ГУЛАГа, регламентирующей общение заключённых с «волей».

Официальные архивы ГУЛАГа, распоряжения и отчёты лагерного начальства не дают понимания, как работал «почтовый» сегмент лагерной системы. За десятки лет существования ГУЛАГа менялись распоряжения и правила, они зависели от времени и от типа лагеря, в котором находился заключённый, и от конкретного лагерного начальства. Потому очень многое, едва ли не главное, можно понять только из самих писем.

В разные периоды и в разных лагерях режим был разным — более мягким в первые годы советской власти, особенно жёстким во время войны, но всегда он был методом насилия, препятствуя общению заключённых с внешним миром. Это насилие выражалось не только в ограничении количества отправляемых и получаемых писем, но и в создании условий, делающих переписку почти невозможной.

Экспонаты выставки свидетельствуют, как, не имея ни карандашей, ни бумаги, ни конвертов, оказавшиеся в заключении люди вынуждены были писать на волю на папиросных коробках, обрывках газет, вышивать рыбьей костью на лоскутах ткани, выцарапывать слова на бересте, прятать крошечные записки родным в складках и пуговицах одежды и т.п. Особые послания — весточки, выброшенные заключёнными из этапных вагонов в надежде, что кто-то подберёт, но не передаст «органам», а перешлёт письмо домой.

Представленные документы отвечают на вопросы, которые до сих пор не получили полного освещения в лагерной литературе:
— Как удавалось арестованным сообщать родственникам о себе из следственных тюрем?
— Каковы были правила переписки, с кем и как часто разрешалось переписываться?
— Что посылали в посылках родные и близкие заключённых, и что они просили передать?
— О чём нельзя было писать на волю и с воли?

Последний вопрос касается лагерной цензуры, проверявшей поступающие в лагерь и отправляемые из лагеря письма, и о том, как заключённые искали способы обойти цензуру.

На протяжении всей истории ГУЛАГа запрет на переписку был у администрации лагерей излюбленным средством наказания заключённых.

Особенность послесталинского периода — письма перестают быть только частным делом. Письма из лагеря предназначались не только близким, но и широкому кругу друзей. Многие стали писать в лагерь незнакомым политзаключённым, чтобы их поддержать. В своих письмах и заявлениях политзаключённые открывали лагерный мир, и сама проблема лагерной переписки стала общественно значимой темой.

Письма с воли были для заключённых единственной ниточкой, связывающей узников с другой, не лагерной жизнью, главным свидетельством, что их ждут, что им есть куда возвращаться.

А вернувшиеся из лагерей приносили эти письма с собой как самую большую ценность. Страх перед новым арестом заставлял людей уничтожать эти письма. Но многие, несмотря ни на что, прятали их и сумели сохранить.

Сегодня эти подлинные свидетельства можно вживую увидеть на выставке «Право переписки», которая продлится до июня.

Пространство выставки оформлено в стиле посылок из лагеря — аскетичные стенды из ничем не обработанной фанеры, простые рамки с экспонатами за стеклом.

Осмотр выставки охватывает весь цикл от ареста до жизни в лагере, так что во время этого прохождения по часовой стрелке и постепенного изучения экспонатов к концу экспозиции глубже вникаешь в суть выставки и сильнее проникаешься атмосферой эпохи.

Вот подлинная записка 1937 года, которую успели оставить при аресте.

«Окно» в кабинет следователя.

Вверху левее — ответ из справочной НКВД о судьбе осуждённого М.Шика, Москва, 1939. Причиной смерти указана болезнь, газовая гангрена правого бедра. А ниже правее — свидетельство о смерти того же человека, выданное в 1990 г., и здесь уже прямо написано — расстрелян.

Письмо, вышитое на ткани, 1939 г.

«Окно» с видом на вещи заключённого.

Из воспоминаний Давида Александровича Буденного:
«Передачи уже мне разрешили. И вот кто-то, я уже не помню, человек опытный, говорит мне: «Ты знаешь, матери можно попробовать передать записку». Я говорю: «Как?» — «Слушай меня. Пиши то, что ты хочешь написать. Но пиши так, чтобы ни одно твоё слово тебе не навредило». — «Ну, а как же передать-то?»

У кого-то нашёлся химический карандаш, у кого-то бумага. В эту бумагу было что-то завёрнуто из передачи — или колбаса, или сыр. А вот теперь смотри: мешочек, в котором принесли передачу, вывёртывается наизнанку. Сантиметра на полтора прошивается днище. К днищу пришивается записка. Пустой мешочек выворачивается на обратную сторону. И надзиратель руку опустил — пусто.

Когда мама в следующий раз принесла передачу, ей вернули старый мешочек. Каким-то образом она обнаружила эту записку».

Вот эта записка из Воронежской тюрьмы:
«Дорогая Мамочка, надеюсь, что записку не заметят. О, если бы это было так! Я жив и здоров, духом нисколько не упал, наоборот, твёрдо надеюсь на лучшее будущее. Самое тяжёлое для меня это то, что я ничего не знаю о тебе. Умоляю тебя, не переживай сильно, не волнуйся сильно. Я верю, что мы скоро увидимся. Моё положение не страшно. Мне дадут немного. Скоро наш суд и мы установим с тобой связь. Я очень волнуюсь о тебе, это моя единственная печаль. Сколько ты слёз пролила там. Не волнуйся, дорогая, всё будет в порядке. О институте я ничуть не жалею, понял, что это не моя специальность, тюрьмы меня много чему научат. Верь, что мы скоро будем вместе, не падай духом. Передай привет знакомым Николаю и Борису, скажи, чтобы не забывали меня, мы скоро встретимся. Крепко, крепко целую».

Подлинная тюремная дверь, заглянув в смотровое окошко которой можно увидеть… себя. За дверью символически поставлено зеркало.

Раздел ареста и тюрем.

Раздел этапа — письма, записки, рисунки, фотографии дорог и железнодорожных путей.

Из воспоминаний З.Марченко:
«За время этапа удалось огрызком карандаша на клочке бумаги написать несколько слов, кое-как сложить конвертик и выбросить в щель вагона прямо на путь. И находились добрые путеобходчики, которые подбирали эти весточки и посылали домой».

Раздел писем из лагерей.

Письма и рисунки из лагерей.

Письмо на бересте.

Раздел писем и поделок из лагерей, отправленных детьми «врагов народа».

Одно из детских писем.

Продолжение лагерной экспозиции.

В послевоенные годы в концлагерях разрешили заключённым принимать посылки с вещами и продовольствием, чтобы хоть так компенсировать их нехватку и отсутствие.

Приказ ГУЛАГа №9/6117 от 7.09.1946:
«В связи с крайне ограниченными возможностями обеспечения содержащихся в лагерях и колониях заключённых одеялами за счёт централизованных фондов, Вам необходимо максимально использовать дополнительные источники снабжения в виде получения одеял по почте в передачах от родственников заключённых. <…> С этой целью необходимо добиться, чтобы заключённые, не имеющие одеял и постельных принадлежностей, уведомили об этом своих родственников и сообщили о возможности направления им этих предметов в передачах и посылках по почте».

Из доклада о работе ГУЛАГа МВД СССР за сентябрь 1946:
«Количество заключённых в целом (включая з/к, репатриированных и спецпереселенцев) — 1768216 человек. За сентябрь месяц в адрес заключённых получено 442 тыс. посылок и передач против 347 тыс. в августе. В посылках и передачах поступило 2092 тонны продовольствия, 58,4 тыс. штук одежды и белья и 11,3 тыс. пар обуви. Принимаются меры к дальнейшему увеличению притока посылок и передач».

Разделы лагерной жизни и лагерной цензуры.

Вверху слева — письмо и конверт Е.Левиной-Розенгольц на обоях, Красноярск, 1950:
«Жду ответа. Нет бумаги пишу на обоях. Теперь если не разрешат, то хочу переехать поближе к Казачинску но это все сложно. На любую работу согласна по физическим силам».

Вверху справа — рисунок, нарисованный свиной кровью (из-за отсутствия нормальных красок и чернил), «Домик рыбака», Карлаг, 1950. Внизу слева — поздравительная телеграмма, Карлаг, 1945. Внизу справа — открытки дочери, Богословлаг, 1946.

Лагерная одежда — мужской ватник и женская роба.

Приказ НКВД СССР за 1939 год № 001418 2 ноября 1939 (ГАРФ ф.Р9401 оп.1а д.528):
«С объявлением «Инструкции о работе цензуры в исправительно-трудовых лагерях в колониях НКВД СССР»
В целях предупреждения бесконтрольной связи заключенных и проникновении из ИТП и колоний сведений, не подлежащих оглашению устанавливается цензура корреспонденции заключенных. <…>
Порядок вскрытия писем и просмотр их.
При просмотре содержания корреспонденции цензора руководствуются следующим перечнем сведений запрещенных в переписке и решают вопрос о направлении письма адресату или его конфискации:
В корреспонденции, исходящей от заключенных.
а). антисоветские высказывания;
б). о дислокации лагеря, колонии и их подразделений;
в). о количестве заключенных;
г). о режиме и изоляции заключенных;
д). об охране лагеря, колонии и побегах;
е). о характере и объеме производства;
ж). о происшествиях в лагере и колонии;
з). о недочетах в жилищно-бытовом обслуживании заключенных;
и). об эпидемиях и заболеваниях в лагере и колонии;
к). предупреждения о способах нелегальной переписки и пересылки запрещенных предметов;
л). о правилах внутреннего распорядка;
м). жалобы на судебно-следственные органы.
В корреспонденции, адресованной заключенным.
а). антисоветские высказывания;
б). искаженное освещение международных и внутренних политических событий;
в). о стихийных бедствиях в масштабе населенного пункта;
г). о готовящемся или совершенном преступлении;
д). предупреждения о способах нелегальной переписки и пересылки запрещенных предметов».

Письма с вымаранными цензорами строчками и чудом уцелевшие рисунки из концлагерей.

Один из лагерных рисунков.

Письмо сыновей к маме в АЛЖИР (Акмолинский Лагерь Жён Изменников Родины), 1942. 

Пример того, что зачёркивалось цензором (в письме из АЛЖИРа): «Очень болею, имею одну рваную рубаху, кофту и юбку».

Раздел лагерной жизни послесталинских лет.

Как выходила информация из лагерей и тюрем СССР:
«Очень тонкую, желтоватую и почти полностью прозрачную папиросную бумагу присылали нам в бандеролях с канцтоварами, завернув в неё югославские стержни, которые писали очень тонко, не расписывались и не оставляли клякс. Чекисты не подозревали, что всё дело было даже не в стержнях, а именно в этой папиросной бумаге. Такую в заключении достать было невозможно. Обложившись книгами, в, так называемой, ленинской комнате, где были и стукачи, и, положив папиросную бумагу на квадрат стекла, мелким шрифтом писал всё, что произошло в лагере за последнее время, о наших планах голодовок, забастовок и прочее. У барака меня охраняли, чтобы неожиданно не вошли надзиратели. Затем бумага складывалась, очень плотно сворачивалась и запаивалась в два слоя тонкого целлофана. Перед свиданием «пулю» глотали. Там она выходила, её промывали, запаивали ещё раз и её глотал тот, кто приехал на свидание. Перед свиданием «пулю» носили с собой, так как на свидание брали неожиданно, и проглотить её рядом с надзирателями было искусством».

В послесталинской системе исполнения наказания согласно Положению об исправительно-трудовых колониях и тюрьмах МВД СССР 1961 года существовало 4 типа лагерного режима — общий, усиленный, строгий и особый, а также 2 типа тюремного: общий и строгий.

Из лагерей общего и усиленного режима письма можно было отправлять без ограничений, из лагерей строгого режима — 2 письма в месяц, а из особого — одно. В тюрьмах правила были более жёсткими — 1 письмо в месяц на общем и 1 письмо раз в 2 месяца на строгом.

14 января 1972 года приказом МВД №020 были утверждены Правила внутреннего распорядка ИТУ, которые ужесточали правила переписки: на усиленном режиме теперь можно было писать только 3 письма в месяц.

Из приказа 020:
«10. Основанием для конфискации писем являются:
а) нецензурные выражения в письмах,
б) клевета на администрацию и лагерные условия,
в) искажение внешней и внутренней политики СССР,
г) подозрения на «условные выражения»,
д) недозволенные вложения,
е) разглашение сведений, не подлежащих оглашению.
11. Конфискованные письма и заявления уничтожаются».
(Ранее конфискованные письма клались в личное дело).

Конфискованное письмо не давали переписать, но засчитывали как отправленное. Оба корреспондента нумеровали письма, чтобы знать, какие письма дошли, а какие нет. 

Для участников национальных движений было принципиально важно писать на своих родных языках. Срок прохождения цензуры — три дня — затягивался из-за отсутствия переводчика.

Произвол лагерной администрации в отношении переписки достигал такого масштаба, что Московская Хельсинкская группа посвятила в 1978 году этой теме отдельный документ — №68 «По поводу положения политзаключенных в области переписки».

Письма, переданные в обход цензора, назывались «левыми», а тайно переданные документы — «ксивами». Передавали на личных свиданиях (например, при поцелуях), а иногда — с освобождающимися из лагеря.

Как вспоминает политзаключённый Валерий Ронкин: «Вообще, при полном доверии друг к другу мы старались не ставить в известность даже своих друзей о конкретных способах связи с волей».

Для создания ксив использовали электроизоляционную бумагу, текст писался очень мелким шрифтом, затем бумага скатывалась в трубочку и с помощью спички запаивалась в несколько слоёв полиэтиленовой плёнки.

Некоторые политзаключённые в переписке использовали шифры. Это могли быть условные фразы и слова, о которых заранее договаривались с родными. Другим способом шифровки пользовался, например, Юлий Даниэль. После условного сигнала в письме следовало зашифрованное послание: первая буква в первом предложении, вторая — во втором, пятая — в третьем; затем первая — в четвёртом, вторая — в пятом, пятая — в шестом и т.д.

По словам Даниэля: «Бытование [на воле] писем тоже быстро приобрело определённые черты публичности: поскольку не было ни сил, ни возможности показывать письмо каждому, к кому обращался автор, то приходилось собирать всех вместе и устраивать чтение вслух».

Просмотр выставки оставляет на душе тяжёлое впечатление — ведь от каждого экспоната веет болью и страданиями конкретных, реальных людей, в каждой строчке запечатлены свидетельства человеческих переживаний и мучений.

И поэтому выставка «Право переписки» тем более ценна и полезна, чтобы хотя бы самому определиться с отношением к этой эпохе, опираясь не на пропаганду и мифы, но на подлинные документы и факты.

Вход на выставку свободный, фотографировать можно, и ещё я хотел бы поблагодарить одного из организаторов выставки, Илью Саратовского, который провёл для меня (и проводит для всех остальных посетителей выставки, как я понял) интересную экскурсию по экспозиции.