Автор: З. Топелиус
Всё началось под Рождество. Жил в деревне один богатый крестьянин. Деревня раскинулась на берегу озера, и на самом видном месте стоял дом богача — с пристройками, амбарами, сараями, за глухими воротами.
А на другом берегу, возле самого леса, ютилась маленькая бедная избушка — всем ветрам открытая. На дворе была стужа. Деревья так и трещали от мороза, а над озером кружились тучи снега.
— Послушай, хозяин, — сказала жена богача, — давай положим на крышу хоть три ржаных колоса для воробьёв. Ведь праздник нынче, Рождество.
— Не так я богат, чтобы выбрасывать столько зерна каким-то воробьям, — сказал богач.
— Да ведь обычай такой, — снова начала жена.
— А я тебе говорю, что не так я богат, чтобы бросать зерно воробьям, — сказал как отрезал богач.
Но жена не унималась.
— Уж, наверное, тот бедняк, что на другой стороне озера живёт, — сказала она, — не забыл про воробьёв в рождественский вечер. А ведь ты сеешь хлеба в десять раз больше, чем он.
— Не болтай вздор, — прикрикнул на неё богач. — Я и без того немало ртов кормлю. Что ещё выдумала — воробьям зерно выбрасывать!
— Так-то оно так, — вздохнула жена богача, — да ведь обычай.
— Ну вот что, — оборвал её богач, — знай своё дело, пеки хлеб да присматривай, чтобы окорок не подгорел. А воробьи — не наша забота.
И вот в богатом крестьянском доме стали готовиться к встрече Рождества: и пекли, и жарили, и тушили, и варили. От горшков и мисок стол прямо ломился. Только голодным воробьям, которые прыгали по крыше, не досталось ни крошки. Напрасно кружили они над избой — ни одного зёрнышка, ни одной хлебной корочки не нашли. А в бедной избушке на другой стороне озера словно и забыли про Рождество.
На столе и в печи было пусто, зато воробьям было приготовлено на крыше богатое угощение — целых три колоса спелой ржи.
— Если бы мы вымолотили эти колосья, а не отдали их воробьям, и у нас был бы сегодня праздник. Каких бы лепёшек я напекла к Рождеству! — сказала со вздохом жена бедного крестьянина.
— Какие там лепёшки! — засмеялся крестьянин. — Ну много ли зерна намолотила бы ты из этих колосьев? Как раз для воробьиного пира.
— И то правда, — согласилась жена. — А всё-таки...
— Не печалься, мать, — перебил её крестьянин, — я ведь скопил немного денег к Рождеству. Собирай-ка скорее детей, пусть идут в деревню да купят нам свежего хлеба и кувшин молока. Будет и у нас праздник — не хуже, чем у воробьёв.
— Боюсь я посылать их в такую пору, — сказала мать. — Тут ведь и волки бродят.
— Ничего, — сказал отец, — я дам Юхану крепкую палку, этой палкой он всякого волка отпугнёт.
И вот маленький Юхан со своей сестрёнкой Ниллой взяли санки, мешок для хлеба, кувшин для молока, прихватили здоровенную палку на всякий случай и отправились в деревню на другой берег озера.
Когда они возвращались домой, сумерки уже сгустились.
Вьюга намела на озере большие сугробы. Юхан и Нилла с трудом тащили санки, то и дело проваливаясь в глубокий снег.
А снег всё валил и валил, сугробы росли и росли, тьма сгущалась всё больше и больше, а до дому было ещё далеко.
Вдруг во тьме перед ними что-то зашевелилось.
Человек не человек, и на собаку не похоже. А это был волк — огромный, худой. Пасть открыл, стоит поперёк дороги и воет.
— Сейчас я его прогоню, — сказал Юхан и замахнулся палкой. Но волк даже с места не сдвинулся. Видно, он ничуть не испугался палки Юхана, да и на детей нападать как будто не собирался. Он только завыл ещё жалобнее, словно просил о чём-то. И, как ни странно, дети отлично понимали его.
— У-у-у, какая стужа, какая лютая стужа, — жаловался волк. — Моим волчатам есть совсем нечего! Они пропадут с голоду!
— Жаль твоих волчат, — сказала Нилла. — Но у нас самих ничего нет, кроме хлеба. Вот возьми два свежих каравая для своих волчат, а два останутся нам.
— Спасибо вам, век не забуду вашу доброту, — сказал волк, схватил зубами два каравая и убежал.
Дети завязали потуже мешок с оставшимся хлебом и, спотыкаясь, побрели дальше. Они прошли совсем немного, как вдруг услышали, что кто-то тяжело ступает за ними по глубокому снегу. Кто бы это мог быть?
Юхан и Нилла оглянулись — это был огромный медведь. Медведь что-то рычал по-своему, и Юхан с Ниллой долго не могли понять его. Но скоро они стали разбирать, что он говорит.
— Мор-р-роз, какой мор-р-роз, — рычал медведь. — Все ручьи замёрзли, все реки замёрзли...
— А ты чего бродишь? — удивился Юхан — Спал бы в своей берлоге, как другие медведи, и смотрел бы сны.
— Мои медвежата плачут, просят попить. А все реки замёрзли, все ручьи замёрзли. Как же мне напоить моих медвежат?
— Не горюй, мы отольём тебе немного молока. Давай твоё ведёрко!
Медведь поставил берестяное ведёрко, которое держал в лапах, и дети отлили ему полкувшина молока.
— Добрые дети, хорошие дети, — забормотал медведь и пошёл своей дорогой, переваливаясь с лапы на лапу.
А Юхан и Нилла пошли своей дорогой. Поклажа на их санках стала полегче, и теперь они быстрее перебирались через сугробы. Да и свет в окне их избушки уже виднелся сквозь тьму и метель. Но тут они услышали какой-то странный шум над головой. Это был и не ветер, и не вьюга. Юхан и Нилла посмотрели вверх и увидели безобразную сову. Она изо всех сил била крыльями, стараясь не отстать от детей.
— Отдайте мне хлеб! Отдайте молоко! — выкрикивала сова скрипучим резким голосом и уже растопырила свои острые когти, чтобы схватить добычу.
— Вот я тебе сейчас дам! — сказал Юхан и принялся размахивать палкой с такой силой, что совиные перья так и полетели во все стороны. Пришлось сове убираться прочь, пока ей совсем не обломали крылья. А дети добрались до дому. Они стряхнули с себя снег, втащили в сени санки и вошли в избу.
— Наконец-то! — радостно вздохнула мать. — Чего только я не передумала! А вдруг, думаю, волк вам встретится...
— Он нам и встретился, — сказал Юхан, — только он нам ничего не сделал. А мы ему дали немного хлеба для его волчат.
— Мы и медведя встретили, — сказала Нилла. — Он тоже совсем не страшный. Мы ему молока для его медвежат дали.
— А домой-то привезли хоть что-нибудь? Или ещё кого-нибудь угостили? — спросила мать.
— Ещё сову! Её мы палкой угостили! — засмеялись Юхан и Нилла. — А домой мы привезли два каравая хлеба и полкувшина молока. Так что теперь и у нас будет настоящий пир!
Время уже подходило к полуночи, и всё семейство уселось за стол. Отец нарезал ломтями хлеб, а мать налила в кружки молоко. Но сколько отец ни отрезал от каравая, каравай все равно оставался целым. И молоко в кувшине тоже не убывало.
— Что за чудеса?! — удивлялся отец с матерью.
— Вот сколько мы всего накупили! — говорили Юхан и Нилла, и подставляли матери свои кружки и плошки.
Ровно в полночь, когда часы пробили двенадцать, все услышали, что кто-то царапается в маленькое окошко. И что же вы думаете? У окошка стояли волк и медведь, положив передние лапы на оконную раму. Оба приветливо кивали головой, словно поздравляли обитателей избушки с Рождеством. На следующий день, когда дети подбежали к столу, два свежих каравая и полкувшина молока стояли будто нетронутые. И так было каждый день.
А когда пришла весна, весёлое чириканье воробьёв словно приманило солнечные лучи на маленькое поле бедного крестьянина, и урожай у него был такой, какого никто никогда не знал. И за какое бы дело ни взялись крестьянин с женой, всё у них в руках ладилось и спорилось.
Зато у богатого крестьянина хозяйство пошло вкривь и вкось. Солнце как будто обходило стороной его поля, и в закромах у него стало пусто.
— Всё потому, что не бережём добро, — сокрушался хозяин. — Тому дай, этому одолжи. Про нас ведь слава — богатые! А где благодарность? Нет, не так мы богаты, жена, не так богаты, чтобы о других думать. Гони со двора всех попрошаек!
И они гнали всех, кто приближался к их воротам. Но только удачи им всё равно ни в чём не было.
— Может, мы едим слишком много, — сказал богач. И велел собирать к столу только раз в день. Сидят все голодные, а достатка в доме не прибавляется.
— Верно, мы едим слишком жирно, — сказал богач. — Слушай, жена, пойди к тем, на другом берегу озера, да поучись, как стряпать. Говорят, в хлеб можно еловые шишки добавлять, а суп из брусничной зелени варить.
— Что ж, пойду, — согласилась жена богача и отправилась в путь. Вернулась она к вечеру.
— Ну что, набралась-таки ума-разума? — спросил её богач.
— Набралась, — сказала жена. — Только ничего они в хлеб не добавляют.
— А ты что, пробовала их хлеб? Уж, верно, они свой хлеб подальше от гостей держат.
— Да нет, — отвечает жена богача, — кто ни зайдёт к ним, они за стол сажают да ещё с собой дадут. Бездомную собаку и ту накормят. И всегда от доброго сердца. Вот оттого им во всём и удача.
— Чудно, — сказал богач, — что-то не слыхал я, чтобы люди богатели оттого, что другим помогают. Ну да ладно, возьми целый каравай и отдай его нищим на большой дороге. Да скажи им, чтобы убирались подальше на все четыре стороны.
— Нет, — сказала со вздохом жена богача, — это не поможет. Надо от доброго сердца давать.
— Вот ещё! — заворчал богач. — Мало того, что своё отдаёшь, так ещё от доброго сердца!.. Ну ладно, дай от доброго сердца. Но только уговор такой: пусть отработают потом. Не так мы богаты, чтобы раздавать наше добро даром.
Но жена богача стояла на своём: — Нет, уж если давать, так без всякого уговора.
— Как же так!? — завопил богач от досады. — Своё, нажитое — даром отдавать!?
— Так ведь если за что-нибудь, это уж будет не от чистого сердца, — твердила жена богача. Богач с сомнением покачал головой. Потом вздохнул тяжело и сказал:
— Слушай, жена, на гумне остался небольшой сноп немолоченной ржи. Вынь-ка три колоса да прибереги их к Рождеству для воробьёв. Начнём-ка с них.
(22)
