Вот сельский храм, часто деревянный и убогий, стоит в уединении, окутанный мраком ночи, тихой и звёздной, и рядом около него кладбище, уставленное деревянными крестами. Ничто не нарушает тишины этой ночи: нет шума людского на улицах, не слышно скрипа колес и стука от езды экипажей, разве только то там, то здесь раздается глухое кваканье лягушек в канавах, рытвинах и низких местах, наполненных водой от тающей земли, да редкие визгливые крики чаек, толпою носящихся над озером или над разлившейся по лугам рекой, — отголоски пробуждающейся от зимнего сна природы.
Но вот в полночь ударил колокол. Ещё удар, ещё... Далеко среди тихой ночи и на просторе разносится гул колокольный! Подобно напору волн морских в урочное время прилива, с ровными промежутками времени следующих одна за другою и покрывающих одна другую, несутся в воздушном пространстве звуковые волны, настилаясь одна на другую; они проносятся по горам и лесам, по равнинам и полям, по всем окрестным деревням, всех и вся будя к жизни и всем и всему благовествуя радость Воскресения из мёртвых и торжество жизни над смертию, во всех и во всём вызывая предвкушение жизни вечной, нестареющейся и нетленной.
Эти звуки, благовествующие радость, проникнут в душу случайно застигнутого этой ночью путника, коснутся слуха и тех немногих, которые в силу разных обстоятельств должны были остаться дома, вольют и в их скорбное сердце отраду и утешение, осенят и их лица радостью Воскресения из мёртвых.
С вечера же пришедший из дальних окрестных деревень народ, заранее в ожидании праздника расположившийся в храме и около него или в соседних домах, встрепенётся и оживится, и дремавшие дотоле быстро воспрянут и наполнят храм.
В храме ещё царит полумрак, лишь около стоящей среди храма плащаницы мерцают слабо огни. Вот священник благословил уже полунощницу, в последний раз раздается в храме печально-торжественное пение канона:
«Волною морского скрывшего древле гонителя мучителя, под землею скрыша спасенных отроцы... Тебе, на водах повесившего всю землю неодержимо, тварь видевши на лобнем висима, ужасом многим содрогашеся... Богоявления Твоего, Христе, к нам милостивно бывшего, Исаиа свет видев невечерний, из нощи утреневав взываше: воскреснут мертвыи, и восстанут сущие во гробех, и вси земнородные возрадуются... Неизреченное чудо, в пещи избавивый преподобные отроки из пламене, во гробе мертв, бездыханен полагается, во спасение нас... Ужаснися бояся, небо, и да подвижатся основания земли: се бо, в мертвецех вменяется в вышних Живый и во гроб мал странно приемлется... Не рыдай Мене, Мати, зрящи во гробе, Егоже во чреве без семени зачала еси Сына: восстану бо и прославлюся, и вознесу со славою непрестанно, яко Бог, верою и любовию Тя величающия».
Какие содержательные и чудные песнопения! Сколько в них поэзии и чувства! В них каждому слышится отголосок прожитой в этом мире страннической и скорбной жизни, конец которой смерть — общий удел всего живущего; но и за нею, за смертию, чувствуется жизнь. В них звучит уверенное ожидание и по смерти, в неизвестном будущем, жизни, и жизни лучшей и совершеннейшей, и это чувство наполняет душу какою-то особенной не то печалью по той жизни за гробом, не то отрадой и предвкушением её.
Пение простое и безыскусное, но какая сила чувства в нём: звуки так и переливаются один в другой, а с ними и чувства то поднимаются вверх, знаменуя тем подъём, полноту и силу чувства печали, то резко упадают вниз, изображая подавленность чувства и глубину его и своими переливами вселяя в сердце всё новые и новые оттенки печали, но такой печали, сквозь которую, как солнечный луч через облачное небо, просвечивает радость — непонятная, необъяснимая, бессознательная радость предвкушения иного жития, вечного.
Это чувство радости Воскресения, подобно искре под пеплом, скрывается где-то в глубине души: скорбишь, но чувствуешь, что сквозь печаль светится радость. Это — неложный голос самой человеческой природы, бессознательно радующейся собственному воскресению.
Но вот берётся и уносится в алтарь на престол плащаница: Христос воскрес, но Воскресение Его ещё не возвещено словами. Вот выносится из алтаря крест, символ самой позорной смерти преступника, какая была уготована и Сыну Божию на земле, и тут же рядом образ Воскресения Его из мертвых; берутся хоругви — знамёна победы и торжества учения Христа над злом и неправдою людскою и самою смертию; отверзаются врата алтаря, и выходит священник в блистающем одеянии, с крестом и возжжённой свечою в руке.
Мгновение — и торжественная и многознаменательная песнь: «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех; и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити» — оглашает своды храма, вырывается наружу и, нарушая мёртвую тишину ночи, разносится по кладбищу и точно будит мертвецов от их долгого сна. Чудное зрелище представляет этот крестный ход вокруг храма, при перезвоне колоколов, под звёздным небом, в тихую весеннюю ночь; уже освещённый внутри, снаружи храм кажется охваченным длинною и узкою полосою света от идущего вокруг его с возжжёнными свечами народа.
Вот растянувшаяся длинная светлая лента сомкнулась у входа в храм; торжественный звон во все колокола; хоругви, иконы и священник уже в притворе, и перед заключёнными дверьми храма раздаётся многократное и радостное:
«Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав», прерываемое словами пророчественной ветхозаветной песни: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его! Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако да погибнут грешницы от лица Божия, а праведницы да возвеселятся! Сей день, егоже сотвори Господь, возрадуемся и возвеселимся в онь!»
Сердца всех загораются светом радости искренней и неподдельной, и не той земной радости, какою радуется иногда человек, получив какое-либо земное удовлетворение или наслаждение, не радостию яств и питий и земных, плотских удовольствий, а радостию высшей, духовной, небесной.
Но каждый радуется по-своему, сообразно своему духовному развитию и нравственному превосходству: чем духовнее и нравственнее человек, чем чище ум и сердце у него от помышлений и привязанностей земных, чем свободнее он от злобы и лукавства и чем праведнее в своей жизни перед Богом, тем и радость его выше и совершеннее.
Так всякий сам себе и по смерти уготовляет известную степень радостного состояния и блаженства. То, что радость Воскресения благовествуется впервые в притворе храма, при дверях заключённых, и тут же возвещается удаление от лица Божия и погибель грешников, и призываются к радости праведные, мысленно переносит каждого к тому отдаленному от нас целым рядом веков событию, когда Господь душой Своею по смерти нисходил во ад и там возвестил всем прощение грехов и радость вечной жизни, и извёл из него души всех, с верою ожидавших Его и уверовавших в Его проповедь.
Вот священник крестом отверзает двери храма, входит в них первый, и уже за ним народ, знаменуя тем, что Христос крестом разрушил преграду, отделявшую человека от Бога, и отверз всем вход в царство небесное, сам первый взойдя на небеса.
Храм, освещённый сверху донизу, и народ, стоящий с возжжёнными свечами, — всё это представляет сплошное море света; к небесам несутся звуки радостных пасхальных песнопений, говорящих сердцу каждого о свете и радости того невечернего, непрестающего, нескончаемого дня вечной жизни, который наступит для каждого по воскресении из мертвых, и тем большей и большей радостью наполняются сердца молящихся.
В чувстве душевного мира и отрады, навеваемых этими песнопениями, уже как бы слышится отзвук того блаженного посмертного состояния, живо чувствуется и как бы предвкушается радость той жизни будущего века, того состояния по воскресении, когда «праведники просветятся, как солнце», «спасённые народы будут ходить во свете» и «сам Бог будет обитать с ними».
Отверстые врата алтаря и частое явление священника для каждения с крестом и свечою в руке знаменуют это общение Бога с человеками. Крест в руке его и непрестанное возглашение им «Христос воскресе!» говорят сердцу молящихся, что вся радость жизни вечной доставлена через страдания и смерть на кресте Агнца, закланного от сложения мира для спасения всех.
Но вот при пении пасхальных стихир «Пасха священная нам днесь показася» начинается и трогательный обряд христосования, обряд, которым выражается, с одной стороны, исповедание веры в Воскресшего из мёртвых и собственное воскресение, а с другой — взаимное общение в небесной радости всех по воскресении, в жизни будущей.
Выносят запрестольный крест, образ Богоматери и икону Воскресения, выходят священнослужители с крестом и Евангелием, становятся лицом к народу, и начинается взаимное целование со взаимными приветствиями: «Христос воскресе!» — «Воистину воскресе!»
При этом дарят друг друга яйцами — слабое подобие жизни нашей, сокрытой, подобно зародышу в яйце, в прахе и тлении и имеющей вновь возникнуть из них и распуститься пышным цветом нетления и бессмертия. Как соответствует такому братскому общению в радости и поемая в это время стихира: «Воскресения день, и просветимся торжеством, и друг друга объимем, рцем: братие! и ненавидящим нас простим вся Воскресением и тако возопиим: Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!»
Многие благочестивые люди яйцо первого христосования в церкви в этот день хранят в течение целого года и в следующую Пасху разговляются им. Дознано опытом, что яйца христосующихся с истинною радостию и чистым сердцем в течение года и более сохраняются совершенно свежими, не подвергаясь никакой порче, если только свежие были употреблены для христосования. Нам приходилось разговляться яйцом, сохранявшимся в течение целых пяти лет, и оно было совершенно свежее и без всякого запаха.
К сожалению, этот прекрасный обряд христосования все более и более выходит из употребления, особенно в городах, а за ними и в деревнях — явный знак того, что с уменьшением ныне веры и любви не стало и чистой духовной радости.
Чудное слово святого Иоанна Златоуста, полное божественной любви и всепрощения всех богатых и бедных, знатных и незнатных, друзей и врагов, постившихся и непостившихся призывающее войти в радость Господа и ликовать друг с другом, завершает торжественную пасхальную утреню.
Следующие за нею пасхальные часы, также состоящие из одних радостных песнопений, и божественная литургия, эта спасительная вечеря любви, совершаемая тоже открыто и торжественно, указывает нам на тот нескончаемый день нашей будущей жизни по воскресении, когда все мы приобщимся Божеству и будем в любви и единении с Ним.
По окончании литургии народ, расходясь из храма, тут же разговляется принесёнными и освящёнными пасхами и яйцами и спешит не прежде домой, как посетив могилы своих родителей, братий и сродников.
Трогательно видеть, как, придя на могилу своих усопших и дорогих сердцу родных, и стар и млад христосуются с ними, приветствуя и их словами: «Христос воскресе!» Иные при этом разбивают яйцо о могилу и тут же едят; другие совсем оставляют его на могиле. Как бы там ни было, но эта связь душ, живущих ещё на земле, с душами мира загробного очень трогательна и имеет свой глубокий смысл живого сердечного общения и единения живых с умершими — смысл веры в жизнь загробную и общее воскресение мёртвых.
Как знать, может быть, христосующийся теперь на могиле со своими сродниками не доживёт до будущей Пасхи и успокоится тут же... Это приходит на мысль каждому христосующемуся на могиле, примиряет его с необходимостью смерти, её неизбежностью и сильнее укрепляет в сознании уверенность в воскресении мёртвых. Замечательно, что в этот день даже самая смерть перестаёт быть страшной для человека, исполненного чувством радости Воскресения Христова.
После литургии причт с крестным ходом отправляется по домам своих прихожан: впереди избранные из прихожан несут запрестольный крест, образ Богоматери, икону Воскресения и Евангелие, позади в светлом облачении и с крестом в руке шествует священник и другие члены причта. С иконами входят в каждый дом, и везде служится краткий пасхальный молебен.
Иногда в течение всей Светлой недели ходят так из селения в селение, проходя поля, луга и леса и нередко переправляясь в лодках и челноках через озера и разлившиеся реки; и не останется ни одного дома, самой жалкой лачуги, куда бы не была внесена радостная весть воскресения из мёртвых и где бы не было проповедано Воскресение Христово. Это невольно напоминает собою хождение апостолов с проповедью Воскресения Христова и пронесение ими этой радостной вести по всем концам вселенной.
Целодневный, с утра до вечера, в течение всей недели звон также проповедует Воскресение Христово и красноречиво свидетельствует о величии и радости воспоминаемого события. Какая бы величественная картина представилась взору, если бы взглянуть с высоты, на некотором расстоянии от земли, в эти дни Пасхи на Русскую землю! Какой бы чудный и величественный оркестр представлял из себя этот неперестающий целодневный звон в нескольких десятках тысяч церквей нашего обширного отечества и какое бы необыкновенное и умилительное зрелище изображали священнослужители, в церковном облачении и с крестным ходом шествующие по лицу Русской земли в разных направлениях, из селения в селение, из дома в дом!..
Так справляется праздник Пасхи в деревне, среди простого и грубого, но верующего русского народа, и много в таком праздновании особых, своеобразных прелестей, которые совсем неизвестны жителю города, и особенно столицы.
В больших городах уже совсем не то: нет той торжественности, и мало чистой и неподдельной радости, какая дана в удел простым сердцам и людям, живущим ближе к природе. Самое богослужение совершается поспешнее и со многими пропусками, обряда христосования и хождения по домам с иконами не бывает; самый дух радости точно прячется куда, пригнетённый внешней мертвенной натянутостью не только самого богослужения, но и отношений друг к другу и к своему священнику самих молящихся.
Если и звучит в церковных песнопениях, распеваемых к тому же деланным, безжизненно-тягучим напевом, без всякой силы чувства, радость Воскресения, если и бросает она свои лучи на молящихся в храме сквозь преграду мертвенно натянутой обстановки самого совершения богослужения, то не во многие сердца проникает эта радость. Этому мешает отсутствие сосредоточенности и душевного спокойствия у жителей больших шумных городов с кипучей деятельностью.
Погоня за наживой, удовольствиями и постоянная озабоченность то тем, то другим не дают жителям таких городов возможности как следует духовно радоваться и веселиться; и они в силу этого только прикасаются к радости, но не радуются, радость подле них, но не в них.
Если кто и радуется в городе как следует, то разве только человек праведной жизни да какой-либо бедняк и страдалец, которые свободны от земных попечений и у которых сердце очищено горем и страданиями. Но много ли в городе людей с чистой и спокойной душой...
© Е. Смирнов «Странник», 1896.
(12)
