О плотниках и печниках распространены в народе многочисленные рассказы, свидетельствующие о том, насколько мстительны и недоброжелательны эти люди в тех случаях, когда им не доплачивают условленной суммы хозяева и подрядчики. 

Особенно дурной славой пользуются те из плотников, которые известны своим искусством, вроде костромских галичан, знаменитых издревле владимирских «аргунов», вологодских, вохомских и т. д. Так как, по известному присловью, их «топор одевает, топор обувает да он же и кормит», то мастерство своё они умели довести до замечательного искусства и даже до шаловливых фокусов, которыми успевают они «морочить глаза» тёмных суеверных людей. А если отводят глаза, да при этом ещё застращивают и похваляются местью, то чем и объяснить всё это, как не уверенностью их в помощи нечистой силы, с которою они, несомненно, знаются?

Про вохомских плотников (в Вологодской губернии Грязовского уезда) известен такой рассказ. Однажды они не получили, сверх расчёта, обычного угощения пивом и водкой, и, когда ушли, хозяин послал сына посмотреть новую избу. Вернулся тот перепуганным и рассказал отцу про такое диво, что тот сам пошёл проверять и увидел то же самое. Только что вошёл он, как выскочила маленькая мышь, за ней другая, побольше, и ещё больше, а последние стали выбегать ростом в сытую кошку. 

«Запрягай, сынок, поскорее лошадь, поезжай за тем мастером, зови его на влазины, а в Петрецове захвати четверть водки!» Приняли плотника с хлебом-солью и низкими поклонами в новом доме. Выскочила маленькая мышь, а мастер только и сказал ей: «Скажи в стаде, чтобы сейчас убирались вон». Не успели они выпить по второй, как большие и маленькие мыши труском и вприскочку выбежали из избы мимо них в двери и в поле.

Около села Кубенского (в тридцати верстах от Вологды) по сей день стоит ветряная мельница, совершенно новая, но больше десяти лет не употреблявшаяся в дело. Тем же вохомским плотникам не доплатил мельник трёх рублей, и с первого же дня помола всякий раз его отбрасывало от жерновов с такой силой, что он навзничь валился на пол. Приводил он на свою ветрянку и священника с молитвой, но и это не помогло. Плотники советовали купить мельницу другому мужику и обещали ему, что она будет хорошо работать, но тот купить побоялся, а за ним и все прочие опасаются.

В Орловской губернии (под самым городом) подслушали бабы, как владимирские плотники, достраивая хату, приговаривали: «Дому не стоянье, дому не житьё, кто поживёт, тот и помрёт», и подсмотрели, что брёвна тесали они не вдоль, а поперёк, а потом напустили червей. Стали черви точить стены, и, едва успел хозяин помереть, как развалилась и хата его.

В Сарапульском уезде (Вятской губернии) построили плотники новый дом. Пришли они попрощаться, да и сказали хозяйке: «Ну, тётка, тебе не спасибо, вовек будешь помнить, как ты нас поила-кормила». И вот за то, что она докучала им попрёками, укоряя, что много у ней выпили и ещё того больше съели, — они посадили ей кикимору: никого не видно, а человеческий голос стонет. 

Как ни сядут за стол, сейчас же кто-то и скажет: «Убирайся-ка ты из-за стола-то!» А не послушают — начнёт швырять с печи шубами или с полатей бросаться подушками. Так и выжила кикимора хозяев из дому. Сказывали знающие люди о причинах этого происшествия, но разное: одни говорили, что либо на стоянке, либо под матицу плотники подложили свиной щетины, отчего и завелись в доме черти. Другие предполагали, что под домом зарыт был когда-то неотпетый покойник или удавленник, и что плотники знали про то и намеренно надвинули к тому месту первые венцы, когда ставили сруб.

Точно так же нельзя было жить в одной избе в Скопинском уезде Рязанской губернии по той причине, что, как только сядет семья за стол, так и летят чашки с печи и с полатей лапти, онучи и пр. И иконы поднимали — не помогло.

В Пошехонской деревне (Ярославской губернии) мышкинские плотники сделали так, что как придёт вечер, так на повети и начнет плакаться жалобный голос: «Падаю, падаю — упаду». Придут посмотреть — никого нет. Бились и мучились так до той поры, когда пришёл в избу свой же пошехонский швец, ведомый знахарь. «Помоги!» — просят его хозяева — «Ничего, — говорит, — не горюйте!» Вышел потом портной ночью, услышал слово «падаю», прошептал своё, какое знал, да и крикнул: «Коли хочешь валиться, то падай на хлеб!» — Вслед за тем что-то со страшным треском упало, а после этого в избе уже не «диковалось».

В Белозерском уезде (Новгородская губерния) в деревне Иглине, у крестьянина Андрея Богомола, плотники так наколдовали, что кто из его семьи ни войдёт в новую избу, всякий в переднем углу видит покойника, а если войдут с кем-нибудь чужим — не видят. В первую же ночь сына Михаила сбросило с лавки на пол. Решили сломать избу эту и поставить новую. Стали ломать — и нашли в переднем углу, под лавкой, вбитым гвоздь от гроба.

Такая же недобрая слава установилась и за печниками и каменщиками. Последние в особенности прославились злыми штуками, и притом на всю святую Русь. Найдётся ли на её широком раздолье хотя один такой счастливый город, в котором не указали бы на заброшенный нежилой дом, покинутый и заколоченный наглухо? В таких запустелых домах поселяются черти и по ночам возятся на чердаках и швыряют чем попало и куда попало. 

В городе Сарапуле (Вятской губернии) в 1861 г. пишущему эти строки указывали на соборной площади подобный таинственный дом, а три года тому назад об этом же самом доме сообщали, что верх так и стоит необитаемым уже много лет. Рассказывали, что, как только кто-нибудь поселится в этом доме, в первую же ночь слышится голос: «А, окошки вставили! Двери сделали!» И поднимется вслед за тем шум, а наутро оказывается, что все стёкла в окнах и дверях выбиты. Лет шесть тому назад этот дом так и стоял с разбитыми стёклами. Теперь окна заколочены досками.

В смысле чертовщины, за обширную Белокаменную тоже никто не поручится, а в Петербурге на нашей памяти, на Фонтанке, близ Калинкина моста, существовал беспокойный дом с зелёными колоннами. Лет 10—15 тому назад на такой же дом на Литейной (или Моховой) указывали все газеты, и толпы любопытных собирались к нему в таком множестве, что вмешалась полиция.

Один каменщик (пишет корреспондент из Сарапула) из крестьян села Мостового передавал следующее: «Когда трубу кладём, так артути в перушко гусиное линешь, плотный-то конец оставишь на волю, а другой замажешь. Как затопят после того печку — она и застонет, а хозяева боятся: «Смотри-ка, мол, каменщик какую штуку удрал». 

О такой же приблизительно штуке сообщает и орловский сотрудник: «Плотники просверлят дыру и вставят в неё бутылочное горлышко, — ветер дует в это незаметное для глаз отверстие, причём происходит завывание, а хозяин думает, что в его жилище поселили лешего».

Грязовецкие вологжане рассказывают о своих плотниках, что они кладут в один из срубов избы деревянную куклу для того, чтобы «наводило» временами на хозяина страх. А делают это так: по три зори подрядчик спрашивает рабочего, находящегося на срубе: «Что стукаешь?» — Рабочий отвечает: «Лень на шабаш». — Подрядчик говорит: «Лешему строить шалаш».

Из Шуйского уезда (Владимирской губернии) пишут: сговорились плотники с печниками и вмазали в трубу две пустые незаткнутые бутылки по самые горлышки (вместо бутылки кладут в стену пискульки из речного тростника, дудочку из лубка липы, лозы). Стали говорить хозяева: «Всё бы хорошо, да кто-то свистит в трубе — страшно жить». 

Пригласили других печников. «Поправить, — говорят, — можно, только меньше десятки не возьмём». Взялись сделать, но вместо бутылок положили гусиных перьев, потому что не получили полного расчёта. Свист прекратился, но кто-то стал охать да вздыхать. Опять обратился хозяин к плотникам, отдал уговорные деньги на руки вперёд, и всё успокоилось.

Погрубее и попроще месть обсчитанных печников заключается в том, что один кирпич в трубе закладывается так, что печь начинает постоянно дымить, а плотники засовывают в пазах между венцами во мху щепочки, которые мешают плотной осадке. В этих местах всегда будет продувать и промерзать. 

Точно так же иногда между концами брёвен, в углу, кладут в коробочку камни: не вынувши их, нельзя плотно проконопатить, а затем и избы натопить. Под коньком на крыше тоже прилаживается из мести длинный ящичек без передней стенки, набитый берестой: благодаря ему, в ветреную погоду слышится такой плач и вой, вздохи и вскрики, что простодушные хозяева предполагают тут что-либо одно из двух: либо завелись черти-дьяволы, либо из старого дома ходит, сжившийся с семьёй, доброжелатель-домовой и подвывает — просится он в новый дом, напоминает о себе в тех случаях, когда не почтили его перезовом на новое пепелище, а обзавелись его соперником.

Всех этих острасток совершенно достаточно для того, чтобы новоселья обязательно справлялись с таким же торжеством, как свадьбы: с посторонними гостями и подарками, с приносом хлеба-соли и с самыми задушевными пожеланиями. 

Плотников задабривают ещё далеко загодя: когда сговорятся насчёт условий — пьют заручное, когда положат первый ряд основных брёвен — пьют «обложейное», когда заготовленный сруб перенесут и поставят на указанное место — опять пьют или «мшат» хату. 

Точно так же пьют при установке матицы (это тот брус, или балка, который кладётся поперёк всей избы, и на нём настилается накат и укрепляется потолок). Матицу «поднимают» и «обсевают» в полной обрядовой обстановке, повсеместно одинаковой, как завет седой старины. 

Вот как это делается: хозяин ставит в красном углу зелёную веточку берёзки, а затем из среды плотников выступает такой, который половчее прочих и полегче на ногу. Это — «севец», как бы жрец какой, отгонитель всякого врага и нечистого супостата. Он и начинает священнодействовать: обходит самое верхнее бревно или «черепной венец» и рассевает по сторонам хлебные зёрна и хмель. Хозяева же всё это время молятся Богу. 

Затем севец-жрец переступает на матицу, где по самой середине её привязана лычком овчинная шуба, а в карманах её положены: хлеб, соль, кусок жареного мяса, кочан капусты и в стеклянной посудине зелено вино (у бедняков горшок с кашей, укутанный в полушубок). Лычко перерубается топором, шуба подхватывается внизу на руки, содержимое в карманах выпивается и поедается. 

Весь этот обряд имеет, разумеется, символическое значение: зелёные веточки берёзки, которую хозяин, предварительно обряда ставит в переднем углу вместе с иконой и зажигает перед ними свечку, — служат символом здоровья хозяина и семьи; шуба и овечья шерсть, вместе с ладаном заложенная под матицу, обозначает изобилие всего съедобного и тепло в избе.

© С.В.Максимов «Нечистая, неведомая и крестная сила», 1903